Константин Павлович Романов
(1779–1831)
Родился в Царском Селе; был вторым сыном Павла I и Марии Федоровны. Имя «Константин» было дано внуку Екатериной II с перспективой возвести его на константинопольский престол восстановленной Византии.
Когда Константину было 20 лет, Павел I пожаловал его титулом цесаревича в обход собственного Положения об императорской фамилии. В том же 1799 году Константин участвовал в Итальянском и Швейцарском походах Александра Суворова, причем полководец лестно отзывался о его поведении в бою.
Дальнейшая биография Константина также в большей степени, чем у других Романовых, связана с армией. В битве под Аустерлицем в 1805 году он командовал гвардейским резервом. В 1812 году участвовал в Отечественной войне, а затем в Заграничном походе русской армии. В лейпцигской Битве народов осенью 1813 года возглавил резервные части, принявшие участие в бою. За достойно проведенное сражение получил золотую шпагу «За храбрость».
Одним из «проблемных регионов» после войны 1812 года стало Великое герцогство Варшавское, в феврале 1813-го фактически оказавшееся в руках России. Оно было истощено реквизициями на нужды оккупационной армии (в составе 380 000 человек), обещанная амнистия на деле не работала – граждан арестовывали по доносу. Надежда на улучшение ситуации забрезжила в начале 1814 года – решением императора Александра I были сокращены налоги, а из польских солдат разрешено сформировать корпус под командой генерала Домбровского. Организация этого войска и была вверена Константину Павловичу, который в 1815 году стал главнокомандующим польскими армиями. После создания Царства Польского (в которое вошла большая часть герцогства) 3 мая 1815 года Константину было поручено, оставаясь генерал-инспектором всей кавалерии, принять на себя главное начальство над польским войском численностью до 35 000 человек. Фактически цесаревич стал наместником Царства Польского, однако популярности у населения в этом качестве не снискал.
С 1801 года, после гибели отца и воцарения старшего брата Александра I, в соответствии с актом Павла I от 1797 года Константин являлся наследником престола. Однако в нарушение павловского закона в тексте присяги Александру I он упомянут не был – упоминался только наследник, «который назначен будет», так как  Александр I надеялся на рождение сына. Впрочем, Константин не возражал – сам он царствовать не хотел. В 1823 году он письменно отрекся от престола, ссылаясь на свой морганатический брак с польской графиней Грудзинской (хотя лично его эта связь и не лишала прав на престол) и неспособность к государственному управлению. Отречение было тайным – достоянием общественности оно должно было стать только после кончины Александра I. В силу этого решения наследником престола становился следующий по старшинству Николай Павлович, который был в курсе настроений брата.
Между тем публика продолжала видеть в Константине легитимного (а часть ее – и наиболее достойного) преемника Александра I.
После кончины Александра I в Таганроге 1 декабря 1825 года об отречении стало известно. Однако большинство членов Государственного совета и сам Николай Павлович, понимая, что исполнение воли покойного государя (юридически отречение Константина было оформлено в виде манифеста Александра I) создаст нежелательный прецедент, присягнули императору Константину I. К присяге была приведена армия, была отчеканена монета с его профилем. Но Константин настоял на соблюдении манифеста 1823 года и дважды подтвердил отречение. После этого 25 декабря 1825 года Николай Павлович провозгласил себя императором Николаем I. Защита якобы ущемленных прав Константина Павловича стала формальным поводом для восстания декабристов, состоявшегося на следующий день. После отказа от престола Константин до конца жизни продолжал титуловаться цесаревичем, хотя был исключен из очереди престолонаследия.
В августе 1826-го он уже официально стал наместником Царства Польского, сохранив пост главнокомандующего польской армией. До того наместником был Юзеф Зайончек, участник восстания под руководством Тадеуша Костюшко. Появление русского наместника закономерным образом встревожило поляков, опасавшихся ужесточения режима. В 1830-м году волнения вылились в полномасштабное восстание, начавшееся с попытки нападения на Константина в Бельведерском дворце – резиденции наместника. Князь был предупрежден и успел спастись, а через несколько дней Царство Польское оставили все русские войска. Под его руководством они отошли на границу территории.
Для усмирения восстания в Царство Польское были направлены войска под начальством генерала-фельдмаршала Ивана Дибича. Отданный под его начало Константин Павлович командовал русским резервным корпусом. Военные действия продолжались до 1831 года (окончательно восстание был подавлено Иваном Паскевичем).
Константин Павлович скончался 15 июня 1831 года, заразившись холерой, которая свирепствовала в войсках. Похоронен в родовой усыпальнице Дома Романовых – Петропавловском соборе Петропавловской крепости Санкт-Петербурга.

Бумаги, бумаги, списки. Каждый день, каждый час и когда он почти разбирался, то приходили новые на ногах секретаря, или факсом в его же кабинете. Договора о заключении на кремацию, на проведение прощальных церемоний, на заполнение отчетов, которые ему лишь одному и нужны были. Во всем должен был быть порядок, даже если он был настолько рутинным. Морок следовал ему, когда занимался своей человеческой работой. И когда другой работой занимался, тоже следовал правилам. Он насылает болезни, иллюзиями сводит в другой путь, оберегает то малое честное-доброе, что в этом гнилом мире осталось, хотя и ему слишком часто хотелось просто закрыть глаза и поспать еще лишние два или три часа, а не срываться даже посреди ночи, чтоб посмотреть на тех, кто лежал под болезнью или должен был под ней оказаться.

-Даниил Олегович. - из грез вырывает надоедливый и въедливый голос секретаря. Он еще раз убеждался в том, что поступил правильно, взяв на работу мужчину, ан е девушку. Лишнего внимания к себе он не выносил, а каждый раз холодом от себя отгонять, замучаешся просто. Это по первости он не контролировал подобное, на что мать лишь качала головой и сетовала, а отец все же взялся за воспитание сил морозных и научил холод при себе держать.
Морок поморщился, растирая затекшую шею, потянулся и разрешил войти в кабинет. Лениво окинул ладного мужчину в костюме и приподнял бровь.  -  Что еще? - ему хотелось выпить, покурить, но для этого надо выйти в курилку или пройтись по улице, чтоб поразмышлять в скупом одиночестве, а тут опять работа приплыла.

-У вас по расписанию осталось только две встречи провести. Хотите перекусить сейчас или по позже? - любезно и даже заискивающе поинтересовался секретарь и сам Морок протяжно лишь вздохнул.
- Пройдусь, наверное, а там и перекушу. Скинь на телефон мне, во сколько встречи. - не опоздай - это уже читалось в глазах напротив, когда бог поднялся из-за стола и пальто накинул на плечи, поднимая ворот. Он закрывал половину лица, скрывал от чужих глаз и давал возможность беззастенчиво холод распускать вокруг себя, словно в невидимый щит оборачиваясь.
Он знал куда пойдет перед тем, как все же поест и это место ни разу ему аппетит не испортит. К подобному, за столько-то веков, Морок привык, воспринимая как данность, пускай противно было лишь от самого ощущения лжи вокруг, которая липла как мед к лапкам насекомого.

Пряча руки в карманы, отводил взгляды от себя, кофе по дороге купив. Горячий напиток обжигал небо, грозил и язык обжечь, приходилось потому пить осторожно, а он еще и стакан большой взял, чтоб хватило до пути назначения. И пошел. ОДин адрес, второй, третий - пройти несколько больниц за короткое время и невольно задержаться в последней, застав довольно интересный разговор в коридоре. Морок хмурит брови, ставя стаканчик на подоконник и достает ежедневник - телефон телефоном, а тут надежнее записывать тех, на кого что наложил, когда и спорили ли они из-за этого человека с сестрой, которая могла скосить одним лишь изгибом брови половину города. Если было бы желание - да простит его Чернобог, все эмоции сестрички скапливались на муже и мужик, к восхищению Морока, стоически выносил все жто, даже не послав супружницу куда подальше за весь их брак.

Признать честно, иногда Морок готов был на Чернобога молиться, замечая раз за разом, что надо бы ему с тем выпить, так как бывали такие дни, когда разочарованная сестра уходила без добычи, буквально замораживая за собой все. Ему все равно, а вот людишки и помереть могли и только само присутствие Морока их спасало от моментальной смерти.
А сейчас он читает этот самый список и проверяет, кто же у него там. Палата 216? Да, есть такая запись. Аномалия Эбштейна - один из редких пороков сердца. Обычно бывает врожденным, но тут появился у мужика, который раньше был здоровым как лось. И свалило его. А вот не было врать направо и налево, незачем было вводить семью в заблуждение и в кредиты, набранные тем же обманом. Он буквально соки из них выжимал, а эта дура умоляла врача спасти его. Морок долго смотрел тому в спину и хмурился. И не уходил до самого момента, пока доктор этот не вернулся обратно, в палату-то. Только тогда он пошел следом, выкидывая пустой стакан в урну.

Морок вошел тихо, незаметно для смертного люда и остановился рядом с женщиной. Вообще-то он отвоевал этого мужика, как и ранее говорилось, и надеялся, что тот свои ошибки осознал, готов был измениться. Дойти до этого самому, досмотреть, пересмотреть и оценить. И стоя рядом с койкой, внимательно следил за руками и самим врачом. Только один раз его хладная рука потянулась, когда тот сердце слушать стал. Он положил ладонь на стетоскоп и холодным, равнодушно-суровым взглядом посмотрел на мужчину. Уже одно то, что видел его только он давало понять, что перед ним не человек, но это не позволяло тому работу его портить и потому пустил Морок холод из клетки, отгоняя непрошеного помощника, сжав губы в тонкую линию.
“Не лезь!” молчаливо говорил бог, убирая ладонь с груди мужчины. Морок недоволен тем, что кто-то вмешивается. Нельзя спасать того, кто вины своей не чует и не осознает, ведь жизнь опять промотает и врать будет. А потому быть ему болезным и коль не подействует, тогда отойдет сестре. Та рада будет душе лишней.